Форум на ОКУЛУС

Ну, вот, теперь я вижу, что это тот самый настоящий BestList

  

http://ru.youtube.com/watch?v=VK8TwsqIEhc

  

Мечтаю увидеть экранизацию "Лотереи в Вавилоне".

Но это должен быть самый дорогой фильм за всю историю кино.

  

Ваш клип - тоже ЗЕРКАЛО еще то! Есть такая категория зеркал...

Что за фильм? За всеми зеркалами не уследишь...

Точнее, за всеми осколками.

  

Лотерея - мой любимый рассказ Борхеса.

Открывает бесконечные возможности для киносценария.

Только следствие этой бесконечности - невозможность.

  

Вот именно - невозможность.

Вы считаете, что на этой кишке, которая называется кинопленкой, можно сделать Борхеса?

Сомневаюсь я, однако. Сейчас, конечно, технические возможности велики, учитывая "Матрицу", там... Но Борхес - это такая интеллектуальная тонкость - эфемерная.

  

BestList

Как можно одновременно оперировать понятиями "абсолютно" и "достоверно"?

Если вы просто задумаетесь, то вы и без меня поймете это. Язык - это действительно великая вещь. Но не та, из которой сделали "дела мира сего" - "дела тьмы".

А тот язык, в котором хранится первоначальный смысл мира, его матрица, как и Алекс постоянно подозревает .

Смотрите. "Достоверно", если вникнем в суть - состоит из двух слов.

Первая часть - это слово достоинство. Стоять, устоять - всегда считалось, что пост в библейском смысле - это бодрствование. Стоять на посту, стоять в бодрствовании.

До-Стоинство - понятие, более всего приличествующее Богу. Нам тоже важно сохранять достоинство, если мы идем по Его пути, чтобы быть Его частицами.

Вторая часть, содержащаяся в слове "достоверно" - это слово "верно".

Верно - то есть, то, что принято НА ВЕРУ. Уверенно. Без сомнений. Не вера ли - то главное, что приводит нас к Богу?

Но еще Герцен говорил, что «предмет веры – это деятельность, рассматриваемая как объект».

То есть, на самом деле всякая цель и сопутствующая ее достижению деятельность есть предмет веры. С этой точки зрения толстовская концепция о том, что «сила жизни зиждется на вере и что самая глубокая человеческая мудрость кроется в ответах (я подчеркиваю), которые дает вера», совершенно точная.

Теперь вам ясно, что по сути любая деятельность как объект - есть лишь предмет ВЕРЫ? Из этого и вырос весь наш материальный мир, эта ошибка, эти оковы человека, которых не было прежде - и не будет после.

Из этого следует, что учение мессианства (так называемое христианское учение) из вышесказанного, как и любая, при этом, материальная деятельность – вера. Ибо любая деятельность = объект; объект = предмет веры. Не ясно излагаю?

Ибо наше предназначение, задача наша - ТВОРЕНИЕ и СТРОИТЕЛЬСТВО МЫСЛЬЮ, ИМПУЛЬСОМ, НАМЕРЕНИЕМ, ВОЛЕЙ - есть объект и предмет веры - Слову Божиему.

.

Теперь выводы, BestList, вы сделаете и без моей помощи.

Слово "достоверно" содержит все понятия, которые содержаться в Боге, единственно в мире наделяемого качествами АБСОЛЮТА.

Теперь вы поняли, что, по сути даже выражение "абсолютно достоверно" - это не то, что правомерно употребляемые одновременно и ничуть не исключающие друг друга понятия, но и даже почти "масло масляное" - почти тавтология?

  

Тиграния

Только не надо отвечать "БЛАГОДЕЯНИЯ", т.к. здесь тоже вопрос, на "БЛАГО" чего/кого эти "ДЕЯНИЯ"?

Верхнее сообщение ( ), кстати, тоже для вас.

А на БЛАГО чего/кого эти ДЕЯНИЯ - разве это имеет значение?

БЛАГО - оно и есть благо. Его воспринимает только ЖИВОЕ. Это БЛАГО, как и требовал Алекс - чувство, наделенное силой творения. Но только не то чувство, которое могут воспринимать те 5 известных органов чувств, включая и шестое. А совершенно новое чувство, которое могут вопринимать только совершенно новые органы чувств - их открывает и вырабатывает та самая практика отказа от потребностей и тот самый практический Путь Бога, который надо исполнять. То есть то ДЕЛО, без которого ВЕРА - мертва. И никто никуда от этого не денется.

Что такое ЖИВОЕ? Повторяю свой предыдущий ответ Э.Штурваловой :

"Язычник не умирает, ибо он никогда не жил, чтобы он мог умереть. Тот, кто поверил в истину, начал жить. И он подвергается опасности умереть, ибо он живет".

"На БЛАГО чего/кого эти ДЕЯНИЯ" - конечно, не на благо себя самих или своего ЭГО. НИ_КОГ_ДА так работать благо не будет - ни при малейшем лукавстве. В этом - таинство. Об этом таинстве и сказано "возлюби ближнего своего как себя самого". То есть, БЛАГО, как сила, работает только для окружающего, а не для себя.

А вы хоть раз поверили в этот "предмет веры - объект" - по поводу "возлюби ближнего"? пОПРОБОВАЛИ ХОТЬ РАЗ ПОВЕРИТЬ? Да никогда не поверили... И никогда не попробовали даже...

А получить БЛАГО для творения всего окружающего - это самая великая честь и сила, и слава, КОТОРАЯ НИКОГДА НЕ ПРЕЙДЕТ.

Нет границ для этого БЛАГА - для сил его и всемогущества ЕГО.

Но чтобы зеркало отражало Бога, осколки его надо собрать в единое целое. Таково таинство.

  

Человек, мыслящий культуру

(«Снежная Королева» Г.Х. Андерсена)А.В. Конева

Виртуальное пространство культуры. Материалы научной конференции 11-13 апреля 2000 г. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2000. С.74-77

http://anthropology.ru/ru/texts/koneva/virtual_25.html

Человек живет в мире представлений. Его представления о мире, самом себе, обществе, Другом и других — это то, что составляет его собственный мир, как мир значимый, аксиологически не нейтральный. Человек создает мир представлений, отвечая на свое желание быть, ибо спонтанное экзистенциальное переживание человека вынужденно противополагает его внешнему миру и ставит его в ситуацию вынужденного аксиологического действия, которое, с одной стороны, импровизационно, то есть выражает «порыв», спонтанность, можно сказать, «естественность» действия человека, онтологическое его основание, а с другой, детерминировано, задано существующей социокультурной реальностью, многообразием связей и ценостей конкретной культуры. Мы можем представить себе по аналогии с natura образы cultura culturans и cultura culturata.

Социальная жизнь обеспечивает различие между своей и чужой культурой, выражая в конкретных социальных мифах суждение оценки, которое каждая культура имеет по поводу себя и иной культуры. Стремясь избежать ловушки этих суждений оценки, мы попадаем в сети антропологического подхода, который ставит вопрос об истинности ценности своей собственной культуры и самом функционировании системы идей культуры. Увлекательной задачей становится изучение процесса создания идеологии через анализ мифологических текстов. Под идеологией мы понимаем здесь любой дискурс, который, во-первых, представляет некое определение человеческого состояния, в образах, символах, идеях или понятиях, а во-вторых, организует представления некоей группы людей (социума, культуры).

Традиция анализа мифологических текстов достаточно богата, от антропологии и структурализма до психоанализа и культурологических исследований, есть мифы философские, мифы о происхождении мира и человека, письма и культуры, наконец, сказки, которые дороги каждому из нас с детства. Фольклор хранит традиции и архетипы культуры, а в авторской сказке переплетаются символическое и социальное, психологическое и архетипическое, тем интереснее она в качестве мифологического текста.

В сказках Андерсена мы попадаем в мир оппозиций — лета и зимы, добра и зла, внутреннего и внешнего, смерти и любви, щедрости и жадности, забвения и воспоминания… Для Андерсена Снежная королева была сказкой его жизни: когда его отец умирал, его последними словами были: «вот идет Ледяная Дева и она пришла ко мне», когда же ребенок стал звать отца, мать удержала его: «не плачь, бесполезно звать его, он умер, Ледяная Дева унесла его».

Мифология Северного полюса и Снежной королевы, владычицы над зимой и смертью очень богата, Ледяная Дева, Фея Льдов, Снежная Ведьма — классический персонаж северного фольклора. Этому персонажу Андерсен противопоставляет Герду, воплощение лета и любви, и материнских, и сексуальных чувств. Кай и Герда — аналогия мифа об андрогине. Андерсен был увлечен натурфилософией Шеллинга, а он, в свою очередь, испытывал сильное влияние Я. Беме, одной из любимых идей которого была идея об андрогинности человека. Эта андрогинность связана с оппозицией лета и зимы, а значит, жизни и смерти, — летом дети вместе, зимой разлучены, каждый в своей квартирке. Андрогинный докультурный человек испытывает превращение в разлученую пару благодаря осколку магического зеркала. Первая история сказки — история создания магического зеркала — представляет собой миф о происхождении зла в мире, а с ее продолжение и образ человека, травмированного осколком зла, представляет собой рефлексию об интеллектуализированной культуре. Космологический миф становится одновременно мифом о порождении культуры, которая разделяет, выделяет человека из природы, в результате чего Кай перестает любить красоту природы — розы маленького садика — и начинает видеть красоту рассудочной игры. Осколок зеркала в глазу Кая — и на смену живому чувству приходит холодный рассудок, критицизм, интерес к геометрии снежинок — так Андерсеном трактуется рационализация западной культуры, доминантой которой становится анти-любовь.

Но Андерсен все же романтик, и к тому же человек христианской культуры, а с другой стороны, как известно, в сказке не может быть плохого конца. Поэтому, размышляя о культуре и человеке, интеллектуализации и одинокому миру современной культуры он противопоставляет вечные ценности христианства. Поэтому дети в его сказке поют в своем садике псалмы о розе (в советском варианте сказки, они, конечно, утрачены): «Розы цветут и отцветают. Но вскоре мы снова увидим Рождество и младенца Христа». Розы увянут, но праздник Рождества, хранящий традиции культуры и воплощающий ее память, позволит им снова расцвести в наших сердцах. Воспоминание — посредник между жизнью и смертью, механизм продления культуры, ее жизни. Так, Герда попадает в чудесный садик старой колдуньи, где, попав под влияние чар, забывает Кая. И именно розы пробуждают ее память и позволяют продолжиться истории.

Символическую роль памяти и традиции культуры подчеркивает эпизод с ложным Каем в замке принца и принцессы. Атмосфера ночного замка, куда Герду провожают вороны, ночные силы, силы вечности и мудрости, символическое восхождение по длинной лестнице напоминают отчасти платоновский миф о пещере, где ложные тени создают мир неверной реальности, где требуется восхождение и усилие изменения восприятия, а также припоминание, чтобы отличить истину от лжи.

Следующий эпизод сказки представляет нам картину материальной культуры, множественности ценностей и оппозиции щедрости и жадности, добра и зла. Андерсен настаивает на ценности подарков, которые Герда получила от четы принцев: одежды из шелка и меха, золотая карета, прелестная муфточка… Слишком красиво, чтобы длиться! Удобство и комфорт, красота и роскошь противопоставляются в сказочной реальности доброте и любви, верности и правильному выбору своего пути. В начале сказки тоже есть такой эпизод, когда Герда приносит в жертву реке самое дорогое и красивое, что у нее есть — красные туфельки, чтобы река указала ей верный путь. Но, поскольку путь уже выбран и выбран правильно, реке жизни лишь остается нести девочку по течению к чудесному садику и следующим испытаниям…

В дальнейшей истории Герды мы снова и снова встречаем символику христианства, от молитвы, которой Герда усмиряет снежную бурю на своем пути, до рыбы, несущей послание старой лапландки. И, наконец, мы попадаем в чертоги Снежной Королевы. Атмосфера Ледяного дворца сказки — не фольклорная, а авторская. Все биографы Андерсена подчеркивают его социальные комплексы, неудачи мечтателя из бедной семьи, который страстно желал быть признанным, принятым обществом. С другой стороны, семья сказочника, с сумашествием из поколения в поколение. Разъединяющие силы властительницы смерти Снежной Королевы — это и силы, сводящие с ума. Доминанта описания чертогов Повелительницы снегов — стены, окна, двери, сто залов, пустые, огромные, холодные, блистающие — подобны описанию безумия, которое приводят больные, страдающие шизофренией. В «Дневнике шизофренички», который опубликован врачом-психиатром М.-А. Сешейей, больная признается: «Для меня безумие подобно огромной стране, противопоставленной реальности, где царит вечный свет… Это безбрежная огромность, беспредельная, плоская, страна минералов, лунная, холодная, как просторы Северного полюса. Там все неподвижно, холодно, кристаллизовано…» После травмы осколком зеркала Кай становится серьезен,его интересуют рассудочные игры, его поведение по отношению к Герде, к близким, все более и более меняется, вершиной перемен становится его одиночество в чертогах Снежной Королевы. Одиночество, интеллектуализация, потеря связей с действительной жизнью — характерные черты шизофрении.

Медитация Кая над кусочками льда — медитация одинокого сознания, экзистенциально несостоявшегося, выброшенного из нормальных связей мира, состояние деструкции сознания. Портрет Кая — упрек Андерсена шизофреничному миру современной ему культуры, вся история сказки — размышления о ценностях культуры и пути человека к самому себе. Андерсен приводит к Каю Герду, словно Изиду в поисках Осириса, которая воскрешает его из мертвого мира безумия и возвращает в мир устойчивых социальных связей, добра и любви, памяти и традиций христианства. Кусочки льда сами собой складываются в слово вечность, врата ледяных чертогов распахиваются и разлученная пара вновь соединяется, человек обретает свою целостность благодаря пройденному им в поисках самого себя пути.

Apidis N

  

Внутренний опыт в структуре социального воображения

http://anthropology.ru/ru/texts/koneva/educinnov_13.html

В дождливый день все началось с того, что звезд не было видно… Что делать человеку, если ему не видно звезд? Он отправляется в путешествие и ищет звезды в горизонтах своего воображения. Что мы воображаем, откуда в нас образы, как к ним прикоснуться, что можем мы узнать о самих себе, вглядевшись в них?

И вообще, зачем разуму образ — вообразите изначальную оппозицию Бытия и Ничто, решите креативную задачку про скульптуру бесформенного… Мы привычно живем в мире звезд, уверенно и стабильно описываемых надежной системой декартовых координат, как и в мире нравственного закона внутри нас, который подчиняется движению души в пространстве координат иных: «И избави нас от лукавого, но не вводи нас во искушение»… Однако искушение есть прежде всего искус познать самого себя, а самым страшным испытанием на этом пути будет встретить себя — себя иного. Взгляни! Ты можешь увидеть себя лишь в зеркале, во многих зеркалах, которые плетут вокруг тебя бесконечное феноменальное тело культуры. И ты бредешь среди этого зеркального лабиринта в поисках чуда, которое приведет тебя в Зазеркалье, где тебе будет все позволено, потому что мир будет равен тебе и будет повторен и проторен мифом как вечно один и тот же. Ты хочешь попасть в Зазеркалье, иди же, но в каждом путешествии нужен проводник и помощник, и правило, которое можно будет нарушить, потому что мы верим, что думаем о звездах и нравственном законе, в то время как ищем укрытия в мифологических закоулках нашего воображения.

Итак, что же такое воображение? Если это — одна из способностей души, основа познания и осознания мира, как учили Кант и Хайдеггер, то она должна не только бытийствовать, но и проявляться — в деятельности человека. Любая деятельность человека в конечном итоге есть деятельность культурная, поскольку мы давно уже живем только и исключительно в мире культуры. Мы постоянно дополняем свой реальный мир миром воображаемого, расширяя границы своего опыта в мифологической, художественной или проективной реальности. Даже Робинзон, которому повезло больше чем нам, потому что он встретился на своем жизненном пути с «натурой», сразу же стал «окультуривать» доставшийся ему дар (сомнительный, ношенный, как редкостный опыт). Что делал Робинзон? Он присваивал себе мир, который ему достался в чистом, так сказать, виде. Он создавал мир культуры вокруг себя, при этом создавая его как свой собственный мир. Формами, которые ему позволяли этот мир присвоить, выступали преимущественно формы социальные: пространство — жилище и «общественные» места; время — режим, возобновление привычек; общение — поиск Другого и т. д. Таким образом, воображение выступает человеческой способностью присваивать мир, делая его «своим собственным».

Основой «присвоения» мира выступает, очевидно, деятельность сознания, прежде всего в модусе восприятия, и, непременно, в модусе творчества. Модус восприятия как основа воображения освоен французской философской школой (от Ж.-П. Сартра до Ж. Лакана, от Г. Башляра до М. Мерло-Понти). Модус творчества, или проявление действующего воображения, его феноменология, может быть исследован только как деятельность человека в культуре, по созданию культуры. Изучая системы образов, которые существуют в искусстве, мифологии, социальных стереотипах, мы можем говорить о разных уровнях объективации воображаемого в культуре. Особенно важной представляется та роль, которую играет способность воображения в осмыслении человеком изменяющегося мира, в создании им картины мира и образа самого себя. Таким образом, мы можем говорить о социальном воображении, которое определяет картину мира общества, отдельного человека, целой культуры, и которое предполагает, что мир этой картины значим для каждого человека этой культуры, этого социума, что он ценностно определен. Главными аспектами социального воображения становятся: 1) образ Я, или идентичность, и 2) ценностно определенная картина мира человека или социума.

Осознание идентичности себя, построение образа Я начинается с освоения противоположения Я и Другого, той же фундаментальной оппозиции, с которой началась культура. Первым шагом к тождеству Я = Я является «путешествие вглубь себя», инициированное присущей каждому человеку, но не всеми реализуемой «необходимостью себя». Кульминационной точкой этого увлекательного и небезопасного путешествия является его нижняя грань, которая может быть достигнута, если удастся преодолеть лень и страх, закрывающие «колодец души».

Путешествие в колодец души, вглубь себя, «на край возможности человека» [1] — внутренний опыт, опыт осознания себя в модусе собственной бытийственности. Путешествие к себе начинается спонтанно и является принципиально событийным. Обретение внутреннего опыта подобно мгновенной смене образов и переживаний, словно погружение, «ныряние» в колодец души, благодаря нырянию в себя человек попадает в другой мир [2]. Каждый шаг на пути внутреннего опыта есть шаг-импровизация, не имеющий заданного алгоритма, требующий усилия воли и остановки времени, ибо каждый такой шаг нуждается в осмыслении здесь и сейчас, которое не может быть ни отложено, ни заменено обращением к знанию или совету постороннего. Каждый шаг на этом пути-путешествии есть шаг-рефлексия, создание ситуативного экзистенциального переживания, причем вневременного, хотя и вписанного в конкретно-личностный, индивидуальный жизненный контекст. Однако начало этого путешествия, словно сказочного путешествия «Туда и Обратно» славного Хоббита, инициировано неким волшебным Образом Другого. Образ Другого — зеркало, которое определяет ту грань, за которую пройти трудно, за которую пройти можно лишь волшебным образом, «возлюбив самого себя». Зазеркальный образ Другого трансцендентен, он всегда больше нас, он трансцендентен и непостижим. Это может быть образ Бога, который побуждает нас искать в себе «внутреннего человека». Это может быть колдун или мифическое существо Иного мира, как в сказках, когда путь к себе начинается со знаменательной встречи с Неведомым, мудрым, как Гэндальф Толкиена, или страшным, как Чудовище из «Аленького цветочка» или живущий в колодце водяной. Это может быть Ведущий, как Вергилий у Данте, который позволяет герою преодолеть страх, лень, невежество, даже надежду («Оставь надежду, всяк сюда входящий», — разве оставил бы Данте надежду, не будь с ним Вергилия?). Это может быть образ Любимого, который прекращает бесконечный и бессмысленный поиск alter ago, суету сует наших мыслей. Наконец, это может быть образ идеального Зрителя, который побуждает художника творить. Это даже может быть идеальный образ Я, к которому стремится я реальное (социальное, нравственное, физическое, духовное совершенство как некое достижимое пространство). Обретение образа идентичности связано с осознанием этого образа, его принятием как своего собственного, т. е. включением значимого для меня образа Другого в мир моего воображаемого. Процесс осознания и является значимым внутренним опытом, который не может быть преодолен или сообщен, он может быть только пережит.

Образ Трансцендентного Другого апофатичен, ибо Он безмерен, всеохватен и совершенен, а потому требует молчания, сосредоточения, молитвы. Он помещает человека в пространство нравственных координат, где человек идентифицирует себя, отказываясь от греха и соблазна, обретает опыт воздержания, который не может быть однократным, но нуждается в повторении в каждом поступке, ибо это опыт экзистенциальный, а значит вневременный. Никто не может утверждать, что он честен, на том основании, что однажды он не солгал. Словно кантовская «максима каждого поступка», честность должна быть подтверждена каждый раз здесь и сейчас, не откладывая и не ссылаясь — только поступая. Апофатическая идентичность — идентичность поступка, достигаемая в событии внутреннего опыта, это идентичность внедискурсивная, предельно целостная. Парадоксально такую идентичность хочется назвать воображаемой идентичностью, так как именно целостность является основной характеристикой Образа. Образ непрерывен, энегретически заряжен и, кроме того, сообщаем, поэтому он является не только достоянием внутреннего опыта и основой аутоидентичности, но и достоянием культуры, феноменом социального воображения, которое является результатом и основой моего собственного образа Я.

Образ идентичности складывается из представлений о теле, чувстве, разуме — образ Я как целостность появляется в особенных ситуациях — экзистенциальном или религиозном переживании, или в специфическом психическом состоянии, которое называют состоянием «расширенного сознания». В таком состоянии саморефлексия принимает очевидные формы: «Я-думающий в начале процесса помнил, что Я есть, но им не являлся», «Я-думающий подумал и, договорившись с Я-чувствующим дал команду Телу…». «Приходится Я-думающему нажимать на Я-чувствующего, а тот уже наваливается на Я-действующего, преодолевая его громадную инерционность» [3]. Разделение образа Я на составляющие, заметим, историко-культурно определенные еще в мистических школах: тело, душа (желание), дух, — очевидно, выходит за рамки обыденного представления. Однако анализ совокупности своих состояний позволяет выявить еще некоторое Я, которое существует, но которым не является ни одно из состояний, именно оно и является, по-видимому, некоторой целостностью, организующей непротиворечиво раздробленность восприятий себя в мире.

В процессе внутреннего опыта происходит постижение основ бытийственности Я, соотнесения образа Я с миром, не с маленьким мирком, в котором «построены брюки системы полпред и написана песня “Кирпичики”»,а с тем миром, который безмерно больше нас и который равен нам как микрокосму. Внутренний опыт складывается из событийной и кропотливой «работы внутри жизни», которая требует трудолюбия и бесстрашия, принятия решений и ответственности, отказа от социальных стереотипов и выявления собственной эффективности в мире. Это работа творческая, даже импровизационная, она не имеет алгоритмов исполнения и всегда опирается на спонтанное проявление Я.

Обратная сторона проблемы идентичности — это проблема соотнесения мира с собой, воображение мира как значимого, мир «моего воображаемого» является для меня миром значимым. Экзистенциальное освоение образа самого себя — процесс таинственный. Значимый мир мы получаем лишь в крайних, граничных, выходящих за пределы нашего обыденного существования ситуациях. Таково религиозное переживание, таково переживание любви. Р. Барт восстанавливает во «Фрагментах речи влюбленного» проговаривание переживания влюбленного не как совокупности рассказов, эпизодов, того, что происходит, но как непрерывности того, что случается. Через образ Другого совершается прорыв к образу Я. Образ Другого маркирует чуждый нам мир как мир значимого, любимый Другой преображает обыденное отношение к миру, превращая его в мир событийный — мир со-бытия меня самого и любимого Другого. Если социальные образы Я — «то, как мне кажется, меня видят другие» — ограничивают, подчиняют себе бытийное ядро, «бытийный проект Я» (А. Менегетти), то интимный образ Я предстает драгоценным даром: «Мать-дарительница показывает мне Зеркало, Образ и говорит: “Это ты”». Так же как в религиозном переживании, образ Любимого Другого станет инициацией пути вглубь себя. Узнавание себя через значимое является важным моментом обретения и осознания образа Я. В религиозном переживании подобное преображение мира в значимый, уникальный, единственный мир также очевидно. Вспомним, например, религиозное переживание Алеши Карамазова, который, плача, обнимает землю и чувствует единение с каждой травинкой. Не только Я в этом экстазе становится незаменимостью, но каждая травинка обретает индивидуальность, становится для переживающего конкретным другим, открытым ему благодаря пребыванию в поле Божественного. Сохранение состояния «открытого» сознания после переживания экстатического единения со значимым миром может оказаться затруднительным, но фундаментальной характеристикой опыта, и особенно внутреннего опыта, является его однонаправленность. Однажды обретенный, внутренний опыт не может быть утрачен, пути назад не существует, есть только путь вперед, потому что «нельзя дважды войти в ту же реку».

Следующий шаг к идентификации образа Я в пространстве внутреннего опыта — обратное движение к себе, в котором «происходит выделение себя из общего духовного поля, осознание себя и другого как разных рисунков единого Божественного, превращение единичности в индивидуальность. Индивидуальность в христианском значении — это конкретная модификация общего духовного поля, выражение данным человеком единого для всех Божественного смысла». На этом пути осознается собственная индивидуальность как незаменимость, которая теоретически была осмыслена в традиции русской религиозной философии. В результате осознания собственной незаменимости, т. е. переживания себя как ценности в пределах внутреннего опыта и в соотнесении с Трансцендентным, формируется образ Я, деятельностным проявлением которого выступает действие по принципу «я могу», т. е. принципиально творческое проявление индивидуальности, основанное на соотнесении образа Я с образом мира и оценке собственной эффективности в мире.

Таким образом созидается самоидентичность в пределах внутреннего опыта: это опыт, соотнесенный с истинным переживанием себя в отношении к трансцендентному. Это переживание объективируется в различных культурных формах, чаще всего в формах религиозного опыта, в котором сознание переживает собственный путь к трансцендентному и затем возвращение к Себе преображенному. Этот путь переживается сознанием как путь ответственный, как путь переживания предельных состояний собственного бытия. Обращенность к предельному основанию может выродиться, трансформироваться в обращенность к авторитету, которое помещает человека в профанное пространство «ты должен», где выбор за человека уже сделан и где его идентичность становится внешней по отношению к нему как индивидуальному. Это принципиальное отличие подлинного переживания собственной идентичности в рамках внутреннего опыта, в котором сам внутренний опыт «обретая позитивное существование, становится ценностью и авторитетом».